Старуха по-свойски толкнула лохматую от порванного дерматина дверь. Открылась прихожая с шубой на вешалке и строем обуви; дальше - комната, похожая на музей трудовой славы и, по совместительству, музей былой жизни: письменный стол, книжный шкаф, все стены увешаны грамотами с ленинским профилем и фотографиями, изображённые на которых мужчины глядели в аппарат значительно и строго, без улыбок, с партийной принципиальностью.

Полина слушала Зою вполуха, а в голове вращалось неумолимое, как шестерня с острыми краями, слово "враги". Сколько же здесь, в Москве, врагов! Неудивительно, что все разваливается. Зря она пришла к Зое, надеялась на её родственников...

Галька голов подступала к Полине. Мечущийся фонарик выхватывал из темноты лица, ободинаковленные болезнью. Горло стиснулось, перекрыв ход воздуха, сердце заколотилось, наполняя пульсацией всё тело до кончиков пальцев. Полину окружал, готовился схватить, заталкивал в душную наволочку - тот кошмар, который ещё жил в клетках её тела, который, как оказалось, ненадолго отпустил на свободу, чтобы вернее взять своё.

Он настаивал, что это очень опасно, приводил доводы, почему это должен сделать он, и в конце концов, исчерпавшись, смотрел на неё такими растерянными глазами... Жаль делать ему больно. Хороший он всё-таки человек. Но что поделаешь. Его из города не отпустят: очень следят. Да и Вартангу с окрестностями он не знает так, как она: провалит всё дело, попадётся или погибнет зря. А для неё есть шанс выбраться. Пусть и прикинувшись малость придурковатой. Какой с дуры спрос.

Я теперь вижу, как заблуждался! Думаю, и насчёт партии тоже. С 1989 года Коммунистическая партия Советского Союза - всего лишь одна из многих, но не могло же в ней не сохраниться могущество, тащившее на себе эту страну семьдесят с лишним лет? А главным представителем партии, как ни крути, в Вартанге остаётся Василий Игнатьевич Бурыкин. Хотя мы поначалу друг другу не понравились, тут дело государственной важности!

Мысль ошарашила Подбельского железной, чуждой ему определённостью. Слово "враг" не входило в его лексикон. Он привык считать, что отвратительные подлецы и благородные герои встречаются только в романтической прозе, а люди из плоти и крови представляют собой смесь хороших и плохих качеств. Ненависти всегда предпочитал мягкий юмор... И что же?

Окаменев на стуле рядом с полуоткрытой дверью бокса, Подбельский не смел, да и не мог уже теперь открыть глаза. Веки превратились в неподъёмные каменные заслонки, руки и ноги налились неподвижностью, во всём теле трепетал только слух, фиксировавший приближение Полины. Она двигалась - не прямо, какими-то зигзагами, со странными отклонениями, словно наощупь, но явно двигалась к нему...

Перед тем, как Полина вместе с Подбельским тронулась в путь, она почувствовала, как что-то внутри, какой-то уязвимый кусочек, расположенный под ключицами, сдавливает узкая чёрная петля. Этот образ был настолько чётким, что Полина сделала непроизвольное движение, попытавшись стряхнуть наброшенную на неё верёвку. Что это: страх? Тоска?

В узком луче фонарика тускло блеснул стеклянный купол, прикрывающий... сначала и впрямь показалось, что там покоится скрюченное тело какого-то выдающегося партийного работника - героя Вартаги. Но когда мы приблизились, то увидели, что труп на редкость хорошо сохранившийся - и голый, чего трудно было бы ожидать в случае члена партии.

Местоположение схоронки определили благодаря Теодору Альфредовичу и его давним собутыльникам. Полковник Дубровников колебался, но в конце концов пообещал Подбельскому содействие - и полезное оборудование. План разрастался и усложнялся, пока не дорос до размеров, которые имел сейчас...

Подбельский застыл напротив невысокого коренастого мужчины, отмеченного печатью северного бешенства. Справа окаменела Полина. Обостренное опасностью восприятие играло во всякую ерунду. Отмечало, например, что до болезни мужчина, судя по фасонной дубленке, принадлежал к местной элите. Удивлялось тому, что в такой мороз дубленка расстегнута, шапки нет, а бешеному хоть бы хны, никаких признаков обморожения.

За распахнувшейся дверью слабый оранжеватый электрический свет маслянисто блестел на покрытой еле заметным цыплячьим пухом голове старика, в фигуре которого зрение отметило что-то неправильное, неестественное. Вздернутые плечи достигали ушей. В узком, вусмерть заставленном мебелью и завешанном какими-то тусклыми портьерами и ковриками коридоре он повернулся, как на шарнирах.

Поглощённый открытием, он и думать забыл о своём ночном путешествии, решив, что оно не будет иметь никаких последствий. Но в тот же вечер, около восьми часов, в опустелом здании раздались шаги.

Первые шаги по лестнице, ведущей в наполненный гулами и отзвуками вестибюль, он сделал как можно тише, пригибаясь, стараясь умалиться до незаметности. Вот-вот кто-то схватит за плечо, прикрикнет: "А вы куда это собрались, Эдуард Алексеевич?"

Вартангинские события выбили его из колеи, точно он очутился в отдельном мрачном государстве, не имеющем отношения к великому СССР. А между тем мир жил своей жизнью, не ведая о северном бешенстве, волнуемый иными заботами. Вдруг до сосания под ложечкой захотелось туда, за кольцо охраны, к людям.

За дверью оказалось небольшое помещение, похожее на подсобку: окон нет, прибитая к стене вешалка - доска с крючками. Наверх вела лестница - совершенно неожиданная, железная и лёгкая, как корабельный трап. Под ногами она издавала тугие стоны.

...Первое, что бросилось ему в глаза, - застеленная зеленым бархатным покрывалом кровать размером с аэродром. Высокий потолок с лепниной, из которой свисала хрустальная люстра. Мебель из светлого дерева с орнаментом в виде кленовых листьев, перевитых листьями венков и пятиконечных звёзд.

Продолжение первой части. Далее сериал будет выходить частями примерно по 40 минут.

Тайга не пела. Да и не было внизу тайги. Ничего, кроме синеватой белёсости, и не было в мире за выпуклым рыбьим глазом иллюминатора. Она была пространством, она была обволакивающей субстанцией, она была - всем.